Название: Натюрморты
Ориджинал
Жанр: ангст (мини)
Рейтинг: PG
Предупреждения: суицид
НАТЮРМОРТЫ
Натюрморт первый: часы, «Parker» и чашка кофе

Твой «Parker» быстро черкнул в самом низу документа, оставив аккуратную подпись. Наступило время кофе. По утрам ты пил апельсиновый сок, а днем – кофе. Кофе был черный. Ты любил черный кофе, ты говорил, что сахар и сливки только опошляют благородный дух бархатистого напитка.
Часы негромко шуршали, отмеряя время. Я смотрел на них, считая секунды, в которые ты пил кофе. Мне нравилось смотреть, как ты пьешь кофе. Мне вообще нравилось смотреть на тебя. Наверное, потому, что я тебя любил.
Белая чашка поднималась и опускалась в твоих, таких же белых, руках. Это было как волшебство, как танцы. Мое сердце замирало каждый раз, когда ты смотрел мне в глаза, отрывая взгляд от бумаг.
Нас четверо в этой огромной комнате, между мной и тобой всего один стол, но даже эта граница кажется мне огромной, когда я думаю о тебе.
Однажды, в 14:20, я позвонил тебе по внутренней линии и сказал: «дай мне, пожалуйста, ручку». Ты ответил утвердительно, нажал на рычаг и улыбнулся мне, набирая внутренний номер секретарши. С холодным выражением лица она передала мне сложенный в четыре раза листок и ручку.
Я посмотрел на ручку. Это был твой «Parker».
Я развернул листок, пахнувший кофе, и вздрогнул.
Ты послал мне с «Parker’ом» записку на ослепительно-белой бумаге. Записка была короткой, выведенной аккуратным почерком: «знаешь, а я тебя люблю. P.S. ручку можешь оставить себе».

Натюрморт второй: свечи, вино и любовь

Ты приходил ко мне домой два раза в неделю – по вторникам и пятницам. Мы ужинали при свечах и пили красное вино. Ты приходил не ради секса, между нами было настоящее чувство. Мне нравилось целоваться с тобой, когда на губах у тебя был вкус «Retour des Flandres». В свете свечей твои ресницы отбрасывали причудливые тени на лицо.
Как-то раз я неловко опрокинул бокал на тебя. Вино расплылось огромным пятном, похожим на кровь. Ты рассмеялся. Наверное, это и вправду было забавно, потому, что мне тоже стало смешно. Мы обнялись, и, смеясь, пошли в спальню.
Однажды ты, шутя, сказал, что мое вино и свечи перепортили тебе кучу одежды. Стоит подать на меня в суд, должен же кто-то возместить убытки.
Я не понял шутки и страшно удивился этим словам.
Тогда ты взял бутылку и вылил остатки вина на себя. Прямо на голову. Ты был как в крови. Очень красиво. Я слизывал с тебя тонкие винные капли.
Ты уходил ровно через полтора часа (как свидетельствовали, раз за разом, мои электронные часы) после того, как переступал порог. Иногда ты уходил в моей одежде. Тогда твоя оставалась у меня. Твоя одежда пахла свежими газетами, которые ты читал, «Jean Paul» и сигаретами с ментолом. Этот запах запомнился мне как «твой».

Натюрморт третий: измена, сигареты и пирожные

Дочка босса любит пирожные с кремом. Ты – без крема.
Дочка босса любит оральный секс. Ты говорил, что он создан для подростков. Взрослые должны ко всему подходить серьезно, разве не глупо кувыркаться, как щенки, на ковре, когда к нашим услугам большая кровать?
Дочка босса курит «Vogue». Ты курил «Salem». Ты нашел ее окурки (без следов от помады, ее темно-вишневая помада не оставляет следов) в пепельнице, накрытой старым номером «Forbes». Ты посмотрел на окурки пристально, как на улику преступления. По сути, это и была улика.
Ты ничего не спросил. Ты вышел из квартиры и, встав возле лифта, закурил. Острый запах свежеоткрытой пачки разлился меж кремовых ровно освещенных стен, прежде, чем сработала пожарная сигнализация, и тонкая водяная пыль полилась на тебя и шипящий огонек тлеющего табака. Но ты, точно ничего не заметив, продолжал затягиваться потухшей сигаретой. Может быть, ты плакал, я не знаю. Расстегнутая рубашка стала серой от слез, но это были слезы моего дома, которыми он вымывал тебя, как соринку.
«Она – дочка босса» – сказал я.
Ты ничего не ответил. Только сильнее впился губами в размокший фильтр. Я посмотрел на часы, и понял, что опаздываю. Мне нужно было придти в ресторан к девяти вечера. Времени было мало, его едва хватало на то, что бы торопливо одеться и доехать туда, вихляя по городу, что бы не попасть в пробку.
В тот вечер я больше не видел тебя.
В тот вечер в ресторане подали пирожные с кремом.
Дочка босса любит пирожные с кремом. Ты – без крема.
Я предпочел ее. Не потому, что люблю ее сильнее, чем тебя. Просто потому, что корпорация учит нас – любовь приходяща. Карьера – вечна.

Натюрморт четвертый: апельсиновый сок, газета и смерть

Ты выпил только половину. Оставив полупустой стакан и непрочитанную свежую газету на столе в комнате для переговоров, где обычно уединялся что бы подумать о чем-то своем, ты отомстил мне так жестоко, как только смог.
Я все видел. Я вошел, дверь не скрипнула, но ты почувствовал ее, ты почувствовал свет, ворвавшийся в полутемный зал. Ты медленно поднялся со стула, отодвинул газету и бережно поставил стакан рядом с ней. Запах апельсина смешался с запахом типографской краски.
Резким движением ты вспрыгнул на стол. Итальянские туфли чуть поблескивали в серой тишине.
Ты побежал вперед, по столу, как расшалившийся мальчишка или пьяная танцовщица, вперед, к огромному стеклу четвертой стены, в которую и упирался этот стол, как бы обрываясь перед чередой серых зданий и таких же серых облаков.
Я крикнул тебе – «остановись!». Ты обернулся на бегу, может быть, что бы дать мне на тебя наглядеться в последний раз, но лицо твое уже было закрыто переплетенными руками, как если бы ты снимал какую-то невидимую одежду. И тут я понял, почему было так холодно.
И за что ты платил вчера мойщику окон.
Стекла не было. Была огромная прямоугольная дыра в серый мир за стенами корпорации.
Ты не закричал. Я тоже не издал ни звука. Мне показалось, что кто-то выключил мои голосовые связки.
Я опустился на пол раньше, чем ты достиг холодного шершавого асфальта, который ежедневно топчут тысячи ног. Я опустился на пол и посмотрел на недопитый стакан сока, с которого холодный пятничный ветер сдувал тепло твоих последних прикосновений.

Натюрморт пятый: часы, «Parker» и снотворное

Я видел твое тело в сотне выпусков новостей. Ты не любил красный цвет, но кровь тебе шла, она была так прекрасна на губах, как лак, как вино.
Черный костюм, серый асфальт, белая кожа, красная кровь.
Красиво.
Ты умел красиво говорить, умел красиво двигаться, умел красиво одеваться. И сумел красиво умереть. А я не могу написать даже красивую записку. В голове сплошная канцелярщина, не могу ничего придумать.
Часы тихо шуршат крохотными колесиками – я выкинул электронные, ты считал их безвкусными. Я, если вдуматься, тоже. Я давно думал твоими мыслями и даже не мог их отличить от своих собственных.
Наконец, твой «Parker», который ты так и не забрал у меня, выводит на плотной белой (пронзительно белой, тебе нравились визитки такого цвета) бумаге:
«Не могу больше жить. Слишком больно.
Извините за неудобства, которые причинит вам моя смерть».
Глупо, конечно. Когда завтра придет дочка босса, она засмеется, прочитав мои последние слова. Что ж, по крайней мере, я кого-то развеселю.
Из пузырька со снотворным высыпались на ладонь восемнадцать бледно-желтых таблеток.
Часовая стрелка с громким, для часов звуком, перешла от двенадцати к часу. В последний раз взглянув на идеально круглый циферблат, я проглотил таблетки, отпил минеральной негазированный воды из высокого стакана и откинулся на подушки.
Вот и все.

Используются технологии uCoz