Название: Мальчик Кай
Автор: Александр Штольц (ака Бам-Гран, ака Шандор Даэлан) 6andor@list.ru
Жанр: romance.
Рейтинг: R
Пейринг: кто попало и с кем попало.
Дисклеймер: мы все принадлежим сети Интернет.
Ворнинг: это жизнь, бэйби. А так же педофилия.
Посвящение: дорогой Миттас, потому что без тебя эти люди были бы нарисованными; и всем слэшерам сети Интернет, потому что без вас их просто не было бы. А также Ferry и Tanuki отдельное спасибо за Прагу.
Текст письма:
Привет, дорогой друг! Я долго думал, как тебе написать… (зачеркнуто)
Здравствуй, сладкий! Я скучал… (зачеркнуто)
Если есть время, приезжай. Культурная программа – на твоё усмотрение.
Re: Текст письма:
Встречай субботу полдень нашем месте
Я долго думал, как о тебе написать. На твой взгляд, реальная жизнь – не то, что достойно упоминания на бумаге. Проглядывая черновики о жизни, ты демонстративно морщился: «Ой-фу, измарал, лучше б на туалетную».
Ты мне предлагал сделать из тебя героя какого-то фэндома и написать фик: «Ну разве я не кава-ай?» И, - глазками, губками. Яшка, ты не похож на нарисованных людей, и, как бы ни притворялся, ты их не принимаешь всерьёз.
Я было подумал о «ГП и…», но под тебя пришлось бы настолько перекраивать канон, что это бы не тянуло не только на OOC, но даже и на AU. С первой нашей встречи ты казался мне существом столь жизнелюбивым, и столь же испорченным, что при столкновении с тобой в той вселенной – Снейп сбежал бы подальше в монастырь замаливать свои придуманные слэшерами грехи, если бы успел. А Волдеморт помер бы не от Авады, а от спермотоксикоза, или от торжественного оргазма, столь вредного здоровью молодящихся стариков.
Ты знаешь, не настолько уж я и слэшер, и не по стольким фэндомам я пишу… Давай сойдёмся на том, что это вероятный сценарий нового фильма, который никогда не будет снят, потому что никто не в силах сыграть тебя, а сам ты играть откажешься. По крайней мере, ты никогда не был против кинематографии…
При первой встрече ты показался мне пустышкой, куклой для утех. Со взглядом, слишком по-волчоночьи цепким для избалованного дитя дружной семьи, значит, беспризорником, рано обласканным ценителями ультрамариновых Лолит.
Я не задавался вопросом, кем и с какой целью тебе было дано всё, что ты умел, быть может, природой в бесплодной попытке сотворить нового Гефестиона… Я просто смотрел на тебя, любуясь законченностью твоих движений и восхитительным контрастом невинности и порока, который ты всегда подчёркивал.
Я не был тогда с тобой, прекрасно сознавая, что на такую дорогую игрушку у меня даже и в эротических фантазиях не хватит денег.
Мы познакомились позже. Безусловно, при узости комьюнити наши имена и лица давно уже были «на слуху», но до того утра никто из нас ни разу не сказал друг другу «здравствуй». Впрочем, мы так и не научились этому слову. Наше общение не было цепью встреч и разлук, мы существовали в нем, не прекращаясь, даже когда километры и часы между нами давно могли бы разлучить других.
Я спросил тебя однажды: «Почему я?» - «А тебе не нужно, что б я был каким-то, писатель…», рассмеялся ты, щелкая ногтем по моему РОСКОНовскому бейджу.
Я как раз приехал тогда с очередного какого-то конвента, по обыкновению безденежный и похмельный, как и всегда «после». Не знаю, испытывал ли кто кроме меня это ощущение «второго января в ДК»? Бал уже закончен, даже алкоголики и влюбленные уже разошлись, свет обнажает убожество обрывков мишуры и забытых масок… А уборщица, наводящая глянец праздника перед детской ёлкой, ещё не пришла.
Переполненный остывшей несъедобной радостью, весь ещё с поезда, я не мог домой. Мне нужно было напиться, чтобы заснуть, или просто пересидеть, пережить свои мысли. Я рылся по карманам, считая объедки денег, шевеля губами в тоске.
Ночной клуб в восемь утра. Всё то же самое второе января. Как бар он работал круглосуточно, шорхали мокрые швабры по танцполу, ещё зевали сменяющиеся официантки, уставшая ночная смена и недопроснувшаяся утренняя.
Я даже не заметил, откуда ты появился. Тебе нравилось возникать внезапно.
«Не помешаю, – сказано утвердительно. - потому что у меня деньги есть. Чё будешь-то?» И, в ответ на мой вопросительный взгляд: «Пить одному – хуже суходрочки.» Обозначая «смеяться – можно», блеснул зубами.
Моё проклятое второе января… Всё, чего на празднике не хотел замечать. Кто придумал глупость, что «утро красит…», ну и что-то там далее? Утро жестоко, как благополучная юность, оно выставляет напоказ все твои изъяны и в голос смеётся над ними. Ты мне напомнил циркового лилипута, старика, издалека выглядящего ребёнком.
- Яш, тебе сколько лет?
- Уже – семнадцать. – байронически усмехнулся.
- Значит, тогда…
- Значит, тогда – было четырнадцать. Не парься, не твоя статья. Я всё равно старше, потом узнаешь.
- Потом?
- А стал бы я просто так тебя поить? Prosit!
Не знаю, действительно ли ты хотел меня, или секс был для тебя обязателен в любой схеме отношений? Но по крайней мере, тебе со мной было хорошо, если и не от секса, то от движения. Твоё тело было приучено двигаться, я потом узнал, как рано и почему.
Я стал тебе «подружкой». Ты не любил оставаться у них по утрам, или не у всех… Я просыпался от поворота ключа, лежал, прислушиваясь к шуму воды. Пил свой эспрессо, смотря, как ты завариваешь себе зеленый чай из заморского вида жестянок… Капельки воды стекали с волос на кончик носа, ты морщился озорно и стряхивал их поворотом головы.
Когда ты слишком долго был в ванной, - я научился определять на слух, я приносил тебе аптечку. Ты стоял изогнувшись в очередной своей немыслимой позе, рассматривая свой повреждённый вход.
Я спросил как-то:
- Как тебя можно порвать, тебе же всегда мало?
Ты хмыкнул:
- Ты даже не представляешь, чем они меня ебут, когда я им отсасываю.
Подробностями я решил не интересоваться.
Потом, после чайной церемонии, ты приходил в мою постель – слишком ещё на взводе, часто даже слишком возбуждённый, чтобы просто уснуть. Я окутывал тебя всего сетью поцелуев, прикосновений, лёгких, почти сестринских. Иногда ты просто засыпал под моими ласками. Иногда ласково, но неумолимо направлял меня, вцепившись пальцами мне в волосы, к своему паху, и трахал меня в горло с тихими стонами. Излившись, касался лёгким поцелуем моих ресниц, и незаметно, как уставший ребёнок, засыпал.
Мне не казалось это сексом, я не заводился с тобой, как с другими, не испытывал этой мужской ярости. Мне просто было хорошо, что ты рядом.
Когда ты не был занят вечерами, мы пробирались на крышу через чердак, и молчали в закат или в белую ночь.
Я однажды спросил:
- Яшка, твои родные живы?
Ты ответил, пожав плечами:
- Они сделали со мной достаточно для смерти. Будем считать, я сирота.
Не в этот вечер, когда-то потом, ты вдруг начал рассказывать. Боже мой, да твоим именем бредило полстраны! Тебе как раз должно было исполниться четырнадцать, когда бы ты победил на своей первой олимпиаде. Блистательная кукла на льду, Ян Больницкий по прозвищу «Кай»… Ты мог сложить изо льда слово «Вечность». Ты мог бы сложить любое слово, которое бы захотел…
Травма. Несовместимая со спортом. За полгода до олимпиады, на отборочных. Просто – тихо ушёл, исчез. Даже не экс-чемпион. Не взошедшая звезда. А после победы фукса, тёмной лошадки из конюшен Скотта Гамильтона, все говорили о нём, не вспоминая тебя. И лица твоего, тогда надёжно спрятанного под гримом личика, никто не помнил, и не узнавал. Тебя просто не могли узнать не в окружении льда.
- Но у тебя была такая семья… Почему?
Курил, усмехался:
- Мой тренер был моим любовником.
- Тебя отдали ему? За это?
- Нет, наоборот.
Рассказывал, рисуя пальцем в пыли. Он трахал тебя с 11 лет, и это было прекрасно. Это было смыслом, ты танцевал для него. Всё остальное было боль, всегда, с 4 лет. Только лёд и боль, с перерывом на сон. Ты даже не мог читать перед сном, не хватало сил. Хорошо, что читал уже в 4 года, иначе бы не умел. Мама и бабушка. Целеустремленно – надежда семьи, надежда города, надежда страны. Всё выше и выше.
Потом, когда он любил тебя, - появился смысл. Перед соревнованиями ты даже спал в его постели. Он не спал, сцеловывал слёзы, не давая тебе плакать во сне.
И дёрнул же чёрт припереться маму с бабушкой… Вы не могли при них. Ночь кошмаров перед выступлением. Неделя без секса, растяжки никакой. Твой «фирменный» шпагат. Неудачно. Разрыв паховых связок.
Утром – сбежал из больницы. Паспорт, кредитка. Снять со счёта, завести новый. Имя заменило совершеннолетие, ты просто знал, как себя со всеми вести. Полгода – боль, разочарование. Привыкнуть к «никогда». И – книги на прилавках. Мемуары матери о тебе. Только так ты был им нужен? Ещё одно «никогда».
Замолчал. Лицо – пустое, с отголоском остывшего тепла.
- Яшка?
- Трахни меня. Прямо сейчас и здесь.
Это был единственный раз, когда я взял тебя. На жестяной, нагретой солнцем крыше я трахал тебя, пытаясь дать тебе хоть немного надежды.
После того раза, приходя по утрам, ты чаще просто прижимался ко мне и засыпал, как будто этого было довольно уже на всю жизнь вперед, как будто этим я доказал тебе, что ты мне нужен, и ты наконец поверил.
С каким-то особо шикарным из твоих папиков ты укатил в Европу. Оттуда – к другому. Испания, Италия, Франция – тебе почему-то нравилось именно там. Может, там не было льда?
Прилетал на день, загорелый, с запахом солнца в волосах. Смеялись, пили вино до рассвета. Размахивал руками, описывая экзотические красоты.
Потом как-то пропал на год.
Случайно встретились на улице. В Праге. Ты шел с какой-то девицей, везущей коляску с младенцем. Я окликнул тебя. Ты остановился, обрадовался. Не напряженный, но какой-то натянутый. Представил: Марина, жена. Казик, сын. Мара, это Вадим, помнишь, я тебе говорил, писатель. Извинился, что не приглашаешь в гости, мол, не квартира, а сплошная детская. Предложил – вечером, в ресторане. Чешское живое пиво.
Влетел сумятицей. Жестом показал: молчи. Начал рассказывать сам.
- Ты же не думаешь, что я сплю с женщинами, нет? Секретарша папика. Была. Он бисек, сволочь.
Глазами – цепче, чем раньше. Взгляды друг о друга, как ножи.
- Вадька, умей остановиться вовремя. Я не сумел. Если не сумеешь, появляется чем шантажировать.
- Тебе совсем плохо с ней?
Чёртики-смешинки в глазах.
- С ней – могу. Рядом. Марина Волчек, художественная гимнастика. Папик босс от спорта. Правда, Мара как я. А секс… Мне просто не нужно уже. Перегорел.
Молчали в закат, рассыпавшийся, дробившийся по брусчатке.
- Яш, а почему - Прага?
- Она… самая красивая. Почти как лёд.
fin