Смятый цветок жасмина

Предупреждения: псевдоисторическая фэнтэзи. Яой, чуть-чуть ангста.

Однажды, когда Сабуродзаэмон сопровождал своего учителя в Эдо, Рётэцу спросил его:

- Это нечто одновременно приятное и неприятное, - ответил Сабуродзаэмон.

- Ты можешь сказать это, потому что иногда тебе приходилось сильно страдать.

Много лет назад, ещё будучи странствующим монахом, я отправился навестить своего старого друга. Он жил высоко в горах, вдали от людей. Дорогу я порядком подзабыл, и, в конце концов, сбился в пути. Дело было к ночи, начинался дождь. С тоской подумывая о ночлеге в лесу, я стал искать укрытие. Пока я блуждал по дебрям, дождь обратился в настоящий ливень. Но судьба улыбнулась мне - на открытом склоне я заметил небольшую хижину, которая, судя по всему, была давно заброшена. Там я и решил заночевать. Крыша была насквозь дырявая и, но ночевать под крышей все-таки лучше, чем под открытым небом. Подкрепившись рисовым колобком, я завернулся в плащ и не заметил, как погрузился в сон.

Проснулся я от нежных и печальных звуков сямисена. Тусклый голубоватый свет заливал хижину, выхватывая из темноты две бледные фигуры. Юноша с длинным пучком волос расслабленно потягивал чай (или, может быть, - сакэ из большой чашки), а женщина в ярком кимоно, маленькая и изящная, с густо набеленным лицом, играла на сямисене. Мне тотчас же захотелось оказаться где-нибудь подальше от этой хижины. Но дождь не утихал. В конце концов, подумал я, если мое присутствие не смутило их сразу, то ничего дурного случиться не должно. Тем более, что они не обращали на меня никакого внимания.

-..вы обещали что-то рассказать мне, Маватари-сан, - лукаво молвила женщина. - Прошу вас, не заставляйте меня ждать.

-Хорошо, - ответил он. В голосе его прозвучали нотки грусти. - Но с одним условием.

-В конце я задам тебе один вопрос. Обещай, что ответишь.

Ты, конечно, знаешь, как мой господин любит театр Ноо - едва ли не больше чем искусство фехтования. В тот вечер я, как обычно, сопровождал его на представление, обрадованный возможностью не спеша обдумать дела. Но о делах думать не хотелось - стояла такая жара, что живые цветы, которыми украсили свои прически некоторые дамы, увядали на глазах.

Наверное, по той же самой причине Синдзо-сама, против своего обыкновения, скучал. Я сидел позади него, и чуть правее, но готов был поклясться, что он разглядывал что-то на краю высокого помоста, подле бумажного фонаря, вокруг которого кружились ночные мотыльки. Приглядевшись, я заметил цветок жасмина, видимо, оброненный кем-то из актеров. Между тем, на сцене уже появился ваки в образе странствующего монаха и под аккомпанемент барабана стал декламировать стихи.

Наверное, Синдзо-сама ощутил мой недоуменный взгляд. Он повернулся ко мне так, что, в сумраке я смог различить лишь его четкий профиль. В тот миг я представлял его лицо, как наяву - удивленно поднятые брови, полуприкрытые глаза, в которых таилось усталое высокомерие. Я поспешно склонил голову. Знойная духота летней ночи вдруг показалась мне невыносимой.

"Он похож на мертвого мотылька, - вдруг подумал я. - Мотылька с опаленными крыльями".

Постукивание барабанчика постепенно учащалось, словно ритм встревоженного сердца.

Мой господин, похоже, собирался что-то сказать, но тут, словно с небес, донесся чудесный голос.

В нем слышались отзвуки горного ветра и рокот прибоя, журчание ручья и плач озерной чайки. Я трепетал, не решаясь взглянуть на того, кто в моем воображении представал то демоном, то небожителем. Мне грезились отражения облаков, пронизанных лунным светом, похожие на огромных птиц. И среди этих облаков белым призраком парила женщина в развевающихся одеждах - в ней воплотилась красота мира, который лишь на миг является гаснущему взору.

Этот голос, способный содрогать небеса, не мог принадлежать женщине. Он не мог принадлежать земному существу. Это был голос божества. Голос демона. Голос существа могущественного, как само небо. Он был светом, он был вечностью. Я не слышал ничего, кроме этого голоса, не видел ничего, кроме белой фигуры в маске молодой женщины. Она казалась мне самым прекрасным существом в этом бренном мире. Я знал, что смерть не властна над ней. Она тоскует по ушедшему возлюбленному так же, как много столетий назад. Облачаясь в его одежды, она видит его отражение в спокойной воде - образ, который она сохранила в своем сердце. Их двое. Он и она. И невозможно отличить, где сон, а где явь, где бренный мир, а где его отражение, ведь луна едва успела взойти, а другая, желтая и жаркая, льет унылый свет на печально склоненную маску.

Кто-то звал меня по имени. Это был Синдзо-сама.

Можно себе представить, что я испытал в тот миг. Вместо того чтобы охранять господина, я не просто потерял бдительность, а и вовсе заснул. Я склонился перед ним, покраснев от стыда. Но к немалому облегчению заметил, что его занимает нечто более важное, чем промах незадачливого вассала. Представление к тому времени, уже закончилось, и сцена была пуста. Синдзо-сама не отрывал взгляда от цветка жасмина на краю помоста. Его глаза пылали темным, жестоким огнем.

-Разыщи его и узнай его имя, - медленно вымолвил Синдзо-сама. Он даже не уточнил, чье. Как будто в тот миг он не мог думать ни о ком другом. Я встревожился не на шутку. С ним, без сомнения, было что-то не так. Оставлять Синдзо-сама в таком состоянии было, по меньшей мере, неосмотрительно, но спорить с Синдзо-сама - занятие бесполезное. Оставалось выполнить его приказ как можно быстрее.

За сценой сновали какие-то люди. Гадатели предсказывали сильный ливень и ветер, так что они спешили разобрать декорации. Я подозвал одного из них, намереваясь расспросить его, и внезапно ощутил чей-то пристальный взгляд. Кто-то стоял поодаль, справа от меня, в тени плетеной ширмы. Стоял так тихо, что даже дыхание было еле слышно. Заподозрив синоби, я слегка повернулся и скосил глаза. И потерял дар речи. Юноша лет двадцати, облаченный в роскошный костюм придворного эпохи Хэйан, пристально и как будто даже оценивающе разглядывал меня, изящно прислонившись к ширме. Он был без парика и маски прекрасной дочери Ки-но Арицунэ. От иллюзии чарующей женственности, сотканной во время представления, не осталось и следа. Его тонкое и точеное, несколько продолговатое лицо было аристократически бледным. Плотно сжатые губы и задумчивые глаза, полускрытые тяжелыми веками, выдавали суровый и замкнутый характер. Я видел образ "кавалера давних дней" - образ, который видела призрачная дева в спокойной воде колодца. Но тот, кто стоял предо мной, не был призраком, он не носил маски, в которой обитал дух поэта Аривара. Он был живым, настоящим. Я мог дотронуться до него.

Он смотрел на меня с каким-то снисходительным интересом, который в другое время вызвал бы во мне тень недовольства, но в тот момент почему-то воспринимался как нечто само собой разумеющееся. Я не мог оторвать от него взгляд, пока не сообразил, что веду себя невежливо.

-Мое почтение, - сказал я и слегка поклонился.

-Какая встреча, - вкрадчиво прошептал юноша. - Соблаговолите последовать за мной. Это место не годится для разговоров.

С трудом скрыв недоумение, я согласно кивнул и, сгорая от любопытства, шагнул за ним в тень ширмы. Бумажные фонари раскачивались от ветра, порождая танцующие тени, но тень ширмы почему-то оставалась неподвижной. Миновав сад, мы поднялись на просторную, ничем не освещаемую террасу.

-Почему вы пришли? - без всякого перехода спросил юноша. - Времени еще предостаточно, так и передайте своему господину.

-Извините, но, мне кажется, произошло какое-то недоразумение, - вставил я, раздумывая, насколько рассердится Синдзо-сама ввиду моего долгого отсутствия. - Я лишь хочу выразить вам свою признательность за восхитительное представление

-Тогда прошу меня извинить. Вы правы, произошло недоразумение. Не смею вас дольше задерживать, - Это было сказано тоном, не терпящим возражений.

-Взаимно, - с полуулыбкой ответил я и добавил:

- Мне почему-то кажется, что это не последняя наша встреча.

На языке вертелся вопрос, но задавать его было ни в коем случае нельзя. Иначе тайна, которую заключал в себе мой собеседник, ускользнет, лишь поманив обманным светом. Я развернулся и зашагал прочь, не успел отойти и на десять шагов, как он окликнул меня.

Широко раскрытые глаза зловеще блеснули в ночном сумраке.

-Передайте своему господину, что меня зовут Наринага Ивао. Кажется, он хотел это знать.

К счастью, я успел вернуться раньше, чем терпение Синдзо-сама достигло своего предела. Он ожидал меня в своем паланкине, в окружении слуг и телохранителей. На обратном пути я всеми силами старался изгнать посторонние мысли, дабы они не отвлекали меня от прямых обязанностей, но все тщетно - чудесные грезы, навеянные представлением, странным образом переплетались с последним разговором, и в этих грезах мы с Наринага бродили под ветвями цветущей вишни. Думать об этом было приятно и даже волнительно. Хвала богам, за время, пока мы добирались до особняка господина, не случилось ничего из ряда вон выходящего. Правда, дважды в поле видимости появлялись те, кого мне чрезвычайно не хотелось подпускать к Синдзо-сама на расстояние полета стрелы, но они не проявляли враждебных намерений, и я не счел нужным нападать на них.

Вскоре после возвращения Синдзо-сама отпустил всех слуг, и мы с ним, наконец, остались наедине. Так было заведено - каждый вечер, перед сном, он давал мне особые распоряжения. После этого я отправлялся по своим делам или, если на то было воля господина, занимал пост в передней. В ту ночь меня грызла неотступная тревога, и я тешил себя надеждой, что Синдзо-сама прикажет мне охранять его сон. На душе было тоскливо. Мне не хотелось рассказывать господину о разговоре с Ивао и обстоятельствах нашего знакомства. Мне не хотелось делиться этим воспоминанием с кем-то еще. Даже с Синдзо-сама.

Я умолчал о странной тени и о том, что Ивао принял меня за другого. Но зато, как мог, подробно, описал внешность юного актера и заметил напоследок, что нравом он суров и резок, если не сказать - дурно воспитан. Синдзо-сама слушал меня с задумчивостью во взоре. Его лицо было непроницаемо, дыхание ровно, но в глубине его души бушевал настоящий пожар. Его пламя опаляло меня.

-Любопытная история, - молвил Синдзо-сама. - Не заметил ли ты чего-нибудь странного в поведении Наринага?

-Лишь одно показалось мне странным, мой господин. Он заметил меня раньше, чем я его.

-Разузнай о нем побольше. А сейчас распорядись насчет чая и сакэ.

Вскоре мы расположились в восточной башне, на террасе достаточно просторной, чтобы укрыть от косого дождя. Синдзо-сама, против обыкновения, был весел и беззаботен. Он завел разговор о прошедшем представлении, посетовал, что программа выступления на этот раз была короткой, и слишком много внимания уделили божественному и слишком мало - мирскому. Потом пустился в интересные, хотя и не слишком понятные рассуждения о различных проявлениях образа прекрасной возлюбленной на сцене Ноо. Я послушно кивал головой и время от времени наполнял чаши, стараясь не замечать долгих взглядов Синдзо-сама, и благосклонной усмешки, которая то и дело появлялась на его красивых губах. Я старался не думать о том, о чем запретил думать с того самого дня, когда Синдзо-сама принял меня на службу. Ничто не должно стоять между воином и его господином. Синдзо-сама понимал это не хуже моего. Что же заставило его изменить своим взглядам и пересмотреть наше негласное соглашение, за которое в тот миг так отчаянно цеплялась часть моей души? Образ Наринаги, недосягаемый, словно отражение луны в воде, стоял у меня перед глазами, заставляя сдерживаться из последних сил. И я держался, пока не осознал, что именно Наринага нарушил наше хрупкое равновесие. Если бы не он, господин отпустил бы меня и отправился к юной наложнице, с которой вот уже третий год надеялся зачать сына. Но мистическое действо все еще жило в наших сердцах, повергая обыденность и заставляя поверить в то, что в этом непостоянном мире лишь наши иллюзии и мечты по-настоящему реальны.

Разве не о Синдзо я мечтал, разве не о нем думал, даря любовь прекрасным женщинам?

Но в тот миг другой голос звучал в моем сознании, божественный голос духа, создания из иного мира. Создания, которому не нужна плоть, ибо его красотой нельзя обладать, как нельзя обладать небом или предвечной пустотой. Я уже не пытался сдерживаться. Маска невозмутимости все больше тяготила меня. Она тяготила и Синдзо-сама.

-Я хочу показать тебе одну вещь, Маватари-доно, - загадочно проговорил он. - Идем.

И мы спустились в подземелье и вскоре оказались в потайном хранилище, о котором я раньше ничего не знал. Подозвав меня жестом, Синдзо-сама открыл большой лакированный ларец и осторожно, словно великую драгоценность, достал из него маску. Бумажный фонарь давал мало света, так что невозможно было понять, мужская она или женская.

-Эта маска досталась моему прадеду при весьма странных обстоятельствах. Говорят, в ней обитает дух женщины, которая еще при жизни обратилась в демона.

-Да, - проговорил Синдзо-сама. - Вот только пьеса, для которой она была изготовлена, известна лишь кругу посвященных.

Наконец, мои глаза привыкли к темноте, и я смог разглядеть черты маски - прекрасные, но искаженные яростью.

Я кивнул. Мне не терпелось взять ее в руки, ощутить ее прохладу и запах старого дерева. Маска злобно усмехалась, словно бросая вызов. От нее веяло мощью. Повинуясь внезапному порыву, я приложил ее к лицу. Мне вдруг захотелось закружиться в танце, подобно жрецам в дни священнодействий. В памяти всплывали строфы, и я стал произносить их, как заклинания.

Синдзо-сама смотрел на меня расширенными, блестящими глазами, в которых не осталось и тени прежнего спокойствия. А я торжествовал, ибо больше не был Маватари, я был древним духом, для которого нет преград, а есть только желаемое и невозможное.

-Довольно, - прошептал Синдзо-сама. Но я уже не мог остановиться.

И тогда господин шагнул ко мне и схватил за плечи. Я замер. А он осторожно снял с меня маску и как будто невзначай провел пальцами по щеке.

-Если бы ты не был самураем, из тебя получился бы незаурядный актер, - взволнованно прошептал Синдзо-сама. - Но право же, было бы совестно прятать такое лицо под маской.

Я не знал, что ответить. Мне казалось, что я сошел с ума. Я стоял, не в силах двинуться с места, и зачарованно наблюдал, как Синдзо-сама вынимает из-за пояса мечи.

Наутро, перед самым рассветом мы расстались. Синдзо-сама был, как всегда, невозмутим и исполнен достоинства. Ничто в его облике не напоминало о событиях прошедшей ночи - я позаботился об этом. На прощание он сказал лишь: "Завтра вечером поедем в чайный домик". Он не подразумевал возможности моего отказа. Но я не помышлял об отказе и с горечью думал о том, что увлечение моего господина скоро пройдет.

На следующий день, исполняя волю господина, я отправился на поиски Наринаги. Можно себе представить, какие чувства владели мной, когда я бродил по тихим улицам предместья, разыскивая уединенно стоящий дом, окруженный старыми вишневыми деревьями, где, как мне сказали, он недавно поселился. Сознание как будто раздвоилось. Еще недавно мысли о предстоящей ночи растекались по телу тягучим медом, но сейчас они отступили куда-то. Сквозь облака тенистой зелени блеснула на солнце черепичная крыша, и ее блеск был для меня желаннее и ярче, чем сияние райских врат. Солнце уже садилось, окрашивая пурпуром стволы деревьев. Было так тихо, что собственные шаги по дорожке, посыпанной песком, раздавались необычайно отчетливо. Я поднялся на веранду и постучал в дверь. Никакого ответа. Я постучал снова, и внезапно ощутил какое-то шевеление - там, за бумажными перегородками кто-то затаился. Уши подсказывали мне, что это был не человек. Что-то холодное и неторопливое с тихим шуршанием скользило по циновкам. Оно приближалось ко мне.

Круговерть мыслей о вездесущих людях Воды и Ветра, таинственном обязательстве Наринаги и неминуемой расплате вспыхнула и угасла, и я шагнул вперед, выхватывая меч, разрубленная перегородка обрушилась уже за моей спиной, а впереди, в неверном полумраке я успел разглядеть лишь смазанное движение - словно поземка закружилась и унеслась прочь. Я бросился за ней и понял, что люди Воды тут не при чем. Ведь, как и всех остальных людей, их выдает тепло и дыхание. А это существо было холодным, словно мертвец. Его дух пребывал в неподвижности, ничем себя не выдавая.

Дом выглядел необитаемым. В нем не пахло дымом или едой, только какими-то благовониями, словно в буддийском храме. И еще в нем было темно и холодно, как в склепе, хотя снаружи стояла жара. Заметив, что чуть поодаль фусума задвинуты неплотно, я бесшумно отодвинул перегородку и оказался в просторной комнате. В сумраке мерцали огоньки ароматических палочек, от густого запаха сандала кружилась голова. Комната была пуста. Только ширма, расписанная пионами, разделяла ее надвое.

Он был рядом. Он ждал меня, им я не торопился, подбираясь к краю ширмы.

Возможно, он пришел за Наринагой. Возможно, Наринага уже мертв. Я должен был спасти его - или отомстить его убийце.

Но внезапно я ощутил нечто, заставившее меня усомниться в правильности своей догадки. Холод куда-то исчез, шуршание стихло. Я чувствовал чье-то тяжелое дыхание, выдававшее усталость и боль.

-Не подходите, - в слабом, прерывистом шепоте слышался приказ. Я остановился в двух шагах от ширмы и, чуть помедлив, вложил меч в ножны. Я почти не сомневался в том, кто находится за ширмой, но из вежливости решил умолчать об этом.

-Прошу извинить, - я сделал паузу. - Я пришел к Наринаге-сану по важному делу.

-По важному...- задумчиво молвил он. - Подождите снаружи.

Я вышел. Неожиданное исчезновение неведомого существа и необъяснимое появление Наринаги будоражило мое воображение, но ни одно из объяснений меня не устраивало - ведь я не мог их ничем доказать.

Наконец, фусума раздвинулись. Наринага стоял передо мной - в простой, небрежно запахнутой юкате, растрепанный, словно после сна. Прямой и высокомерный. Прекрасный. Ничего, кроме точеного бледного лица с тонкими поднятыми бровями, стройной шеи и белого треугольника худой и крепкой груди не видел я в тот миг. Спохватившись, я заставил себя отвести взгляд, но поздно - слабая улыбка тронула тонкие губы Наринаги. Они показались мне слишком яркими, слишком алыми для мужчины. В его взгляде не было ни тени недовольства.

-Я пришел передать вам письмо, - отрывисто проговорил я, склонившись перед ним. - От моего господина.

-Вот как, - разочарованно обронил он. - Хорошо, давайте его сюда.

Я повиновался, стараясь не смотреть на него. Наши пальцы соприкоснулись - я изумился тому, как холодна его рука.

-Скажите, вы вломились в мой дом, сокрушая стены, лишь для этого?

-Мне показалось, что вам угрожает опасность, - признался я. - Прошу прощения. Завтра я пришлю рабочих, и ваши сёдзи заменят.

Я и не ожидал, что эти слова смогут растопить лед.

-Не стоит беспокоиться, - улыбнулся Наринага - Подождите, я напишу ответ, а пока позвольте предложить вам чаю.

О содержании письма я примерно догадывался. Не понимал только, почему его доставку Синдзо-сама поручил мне, а не кому-нибудь другому. Возможно, он был уверен, что, каковы бы ни были мои чувства, я все равно останусь целиком и полностью в его распоряжении. Если бы он знал, как я ненавидел его в тот миг. Приняв гостеприимство Наринаги, я молча пил чай и украдкой наблюдал за его изящными отточенными движениями, гоня прочь неуместные мысли, которые так и роились в голове. Как только Ивао закончил писать ответ, я поспешил откланяться.

На прощание он улыбнулся мне ласково и чуть грустно, без привычного снисхождения. Эта улыбка до сих пор стоит у меня перед глазами. Если бы я остался тогда, а ему, без сомнения, это и было нужно, все сложилось бы иначе.

Когда я вернулся, Синдзо-сама был явно не в духе, как будто чем-то озабочен. От начальника стражи я узнал, что в саду заметили двух подозрительных людей, но поймать не смогли - те как сквозь землю провалились. Я посоветовал господину в эту ночь не покидать дворца, но он рассмеялся мне в лицо: "Кого ты боишься больше - меня или людей Воды?" Тайный смысл этих слов позабавил меня: "Синоби я и вовсе не боюсь, а что до вас, мой господин, я пока не успел понять, как следует". Синдзо-сама снова рассмеялся, а когда прочитал ответ Наринги, и вовсе пришел веселое расположение духа.

Как только стемнело, мы отправились в веселый квартал. Я облачился в лучшие одежды и причесался особенно тщательно. Тогда я полагал, что это наша последняя ночь, и мне хотелось, чтобы Синдзо-сама запомнил ее надолго.

Хозяйка чайного домика немного удивилась, когда мой господин, вдоволь насладившись песнями и танцами, потребовал комнату лучшую комнату на двоих и велел, чтобы нас не тревожили до утра.

Казалось, он только и ждал этой минуты, потому что, как только закрылась дверь, он привлек меня к себе и стал целовать шею, грудь, плечи, он распустил мои волосы и зарылся в них лицом, и я был счастлив, не думая о том, что нахожусь перед господином в неподобающем виде, словно женщина. Мне хотелось, чтобы он делал со мной всё, что заблагорассудится, - лишь бы ощущать холодные прикосновения его властных рук, ощущать, что ему принадлежит не только моя жизнь и судьба, но и мое тело. Он словно обезумел, отбросив стыд и достоинство, он вытворял со мной такое, чего я не мог представить в самых бесстыдных грезах. Он заставлял меня кричать от боли и наслаждения, мне казалось, что я схожу с ума, что им владеет злой дух - потому что, доведя меня до изнеможения, он потребовал, чтобы я ласкал его так же, как он меня. И я заставил себя забыть о вассальных узах, в тот миг я не был самураем, я был кровожадной и страстной маской, созданной, чтобы дарить наслаждения и терзать, пробуждая желания.

Когда мы оба выбились из сил, в его глазах блестели слезы. Он держал меня в объятьях, словно ребенка, и мы долго лежали так.

-Я никому тебя не отдам, - прошептал он. - Ни женщине, ни мужчине, ни самой смерти.

И снова я не мог прогнать непрошеную грусть.

- Я всегда буду принадлежать вам, мой господин.

Вечером того же дня Ивао пожаловал с визитом во дворец Синдзо-сама. Облаченный в официальные одежды, с двумя мечами за поясом, он держался с подобающей моменту строгостью. Тот Ивао, который заставлял мое сердце трепетать, казалось бы, затаился. Я видел настоящего самурая, с которым можно было обсуждать новые клинки или хорошеньких женщин из какого-нибудь чайного домика. Ивао превосходно играл эту роль. Хотя возможно, что этот Ивао как раз и был настоящим.

Сначала они с Синдзо-сама насладились изысканным обедом, потом пили чай и слагали хэйкай-но рэнгу, и оба остались довольны, так как нашли друг в друге достойных соперников, спорили о достоинствах и недостатках китайской поэзии по сравнению с японской, бродили по саду, шутили, смеялись. Они были похожи на старых друзей, которые встретились после долгой разлуки. В саду я находился на почтительном расстоянии от них, выполняя свои обязанности - вслушивался, всматривался... В чистом голосе Ивао звучала счастливая беззаботность, она зажигала веселые огоньки в глазах Синдзо-сама , и я с грустью думал о том, что мне, не знающему в своей жизни иного пути кроме пути меча, нечего дать столь светлому и утонченному человеку, как Ивао. И о том, что мне никогда не стать таким, как он.

А вечером, словно одержимый демоном, он снова повел меня в веселый квартал.

Так начались дни, похожие на сладкий и мучительный сон. Ивао навещал моего господина дважды в неделю, когда у него выдавались свободные дни. Иногда они вместе ходили в буддийский храм, иногда ездили за город, и я сопровождал их всюду, скрывая свою ревность. Я ревновал Ивао к Синдзо-сама и Синдзо-сама - к Ивао. Ведь ночами, на ложе, и в додзе, во время занятий кендзютсу, Синдзо-сама был моим и только моим! Одно утешало меня - теплый, радостный свет, который появлялся в его взоре, когда рядом с ним был Ивао. В сравнении с этим моя злость и ревность были лишь проявлением себялюбия, с которыми я старался бороться, убеждая себя, что я должен быть счастлив лишь оттого, что счастлив человек, которого я люблю больше жизни. Я пытался убедить себя - и раз за разом терпел поражение. Мысль о том, что Синдзо-сама нужно лишь мое тело, тело, которое он называл совершенным, которое всегда было в его распоряжении, неотступно преследовала меня. Но я ненавидел его не только за это. Трудно объяснить и еще труднее себе представить, но я ненавидел его и за то, что Наринага нашел в нем родственную душу. За то, что они оба стремились друг к другу, как две половинки единого целого, как разум и воля, как чистая вода и отражение луны, которое невозможно поймать.

Я ненавидел его, когда он целовал меня, ненавидел, когда он ласково улыбался Ивао. Ненавидел - и чувствовал себя на вершине блаженства.

Через несколько дней произошло еще одно покушение - трое убийц прокрались в покои Синдзо-сама. Но на сей раз убийцам повезло меньше, чем их товарищам. Двоих я убил на месте, третьего взял живым и допросил с пристрастием. Надо сказать, он держался достойно и заговорил лишь при обстоятельствах, упоминать которые здесь излишне. "Ты глупец, - прохрипел он и расхохотался, как безумный. - Ищешь врага, а он уже здесь... Змея, змея заползла ему в глотку!"

Сказав так, он испустил дух. Мне тогда показалось, что несчастный синоби повредился рассудком. Что, в общем-то, неудивительно.

"Сегодня я тобой доволен, - сказал он. - Но в следующий раз поручи допрос кому-нибудь другому. И знаешь что... мне кажется, что тебе надо отдохнуть. Даю тебе три дня. Распорядись ими по своему усмотрению. Ты это заслужил".

Следующей ночью он отправился к своей наложнице, а я два дня бродил по веселым домам, недоумевая, отчего так рассердился Синдзо-сама, почему он не хочет меня видеть. Я топил тоску в вине и пытался забыться в объятьях женщин, но веселее на душе не становилось. Наоборот, грызущая тварь, что угнездилась внутри меня, все росла и росла, и, наконец, я понял, что она сожрет меня, если я не остановлюсь.

Хмель успел выветриться из головы, а времени было еще предостаточно, когда меня осенила странная мысль. Что-то подсказывало мне, что я немедленно должен отправляться к Наринаге, иначе случится непоправимое. Эта уверенность крепла, тревога не давала мне покоя. Помня о странном существе, я решил, что следует быть готовым к любым неожиданностям.

Потребовав бумагу, тушь, и ветку камелии, я тщательно написал заклинание, обернул свиток вокруг ветки и отправился к Наринаге.

В доме, как и в прошлый раз, не горел свет, и веранда тонула во мраке. Незаметно проскользнув за деревьями, я заметил двух своих товарищей. Судя по всему, они находились здесь по заданию Синдзо-сама. Остальные, скорее всего, были внутри. Они сидели неподвижно, и тут я снова ощутил тревогу - воздух затрепетал, как будто перед грозой. Приблизившись, я понял, что Гэмбэй и Дзиннай не дышат, и бросился в дом, уже чувствуя, что опоздал. В передней и в коридоре оказались еще шестеро. Все они принадлежали к личной охране господина. Они выглядели так, будто смерть подкралась к ним внезапно, и они даже не успели ощутить ее приближение. В доме творилось что-то ужасное. Я бросился к той самой, дальней комнате. Но как я ни старался, перегородка не поддавалась, и я затаился, прислушиваясь к их разговору.

-... недостаточно, - произнес звучный ледяной голос. - Ты должен был принести нам и его жизнь.

-Вы его не получите! - хрипло прошептал Наринага. - Лучше возьмите мою жизнь.

От этих слов у меня перехватило дыхание. Эти люди собираются убить Синдзо-сама и Наринагу! Комната была запечатана на совесть. Прорубить фусума обычным мечом было невозможно… Развернув лист с заклинанием, я приложил его к перегородке, рубанул по ней и ворвался в комнату. Бумага с заклинанием вспыхнула в моей руке, а двое мужчин в ослепительно белых одеждах, напоминавших облачения жрецов, уже летели на меня, словно бледные тени, их клинки блистали в плотном сумраке. Уклонившись от удара, я рассек одному из них бок и атаковал второго. Заклинание уже догорало, и когда мой клинок обрушился на бледное, неживое лицо врага, что-то отшвырнуло меня, окатывая золотистыми искрами, и ударило головой об стену, бумага треснула, позади кто-то закричал, а потом искры угасли, и я почувствовал, что остался один.

Я заглянул за ширму и похолодел. На смятой постели неподвижно лежал Синдзо-сама. Его голова была запрокинута, а на груди свернулась большая пестрая змея. Слева на его горле темнели следы змеиных зубов. Змея подняла голову, глядя на меня немигающим взглядом. Я пронзил ее мечом и отшвырнул в сторону, и тут же бросился к Синдзо-сама, пытаясь привести его в чувство, не желая верить в то, что его сердце остановилось навсегда. Когда, наконец, до меня дошло, что мой господин мертв, я не смог сдержать слез.

-Ивао? - я встрепенулся, не веря собственным ушам. Наринага лежал рядом со мной, лицом вниз. На его худой мускулистой спине, украшенной затейливой татуировкой в виде переплетенных змей, зияла свежая рана. Кровь расплывалась по татами багровым пятном. Он с усилием приподнялся и посмотрел на меня. Лицо его было неестественно бледным, губы подрагивали, он изо всех сил пытался скрыть свою боль.

Наринага был той самой змеей, чей яд убил моего господина. Рука, до сих пор сжимавшая меч, бессильно разжалась. Единственное, чего я желал в тот миг, было его спасение.

-Почему ты убил его? - в бессильной ярости прошептал я.

-Прости... - пробормотал он и закашлялся кровью. - Я думал... они возьмут его вместо тебя...

Его взор угас. Где-то потрескивали циновки, и ширма озарялась оранжевыми отсветами огня. Перегородки горели, занявшись от брошенного заклинания... Те, кого я любил, были рядом со мной. Но они уже принадлежали миру мертвых. Только тонкая грань между жизнью и смертью разделяла нас.

Молодой человек налил себе полную чашу и осушил ее до дна. Он чему-то улыбался, задумчиво глядя в темноту, где шумели тугие струи дождя. Призрачный свет озарял его бледное лицо с блестящими отчаянными глазами.

-Маватари-сан... что же случилось потом? - тихо спросила гейша.

-Я вытащил из дома Синдзо-сама, а потом вернулся за Ивао. Но там, где должно было лежать его тело, я нашел лишь сброшенную змеиную кожу.

Власть Синдзо-сама унаследовал его младший брат. Темную историю с гибелью господина поспешили замять. Те дни были похожи на сон. Знаешь, так бывает -чувства застыли, потому что это единственная возможность не сойти с ума, - а тело живет само по себе, двигается, как заведенное и посторонним кажется, что ты держишься достойно.

Лишь одна мысль владела мной: найти тех двоих, что требовали плату с Ивао. А что до него... я заставил себя забыть его. Забыть о том, что он жив и, быть может, сейчас выбирает себе новую жертву... Ведь встретив его, я бы убил его без колебаний. Я убивал бы его десять раз подряд, если бы это потребовалось. Но я хотел, чтобы он жил.

Спустя неделю после погребения я ушел от своего нового господина. Не один год я искал тех убийц, и в конце концов, нашел.

Голос Маватари понизился до шепота. Его красивое лицо исказила кривая усмешка.

-Но для того, чтобы победить, мне потребовалась самая малость...

В подведенных глазах гейши блеснуло нетерпение.

Гейша задумалась, а потом всплеснула руками и звонко рассмеялась.

-Ну, конечно же, Маватари-сан! Как я сразу не догадалась... Для этого вам потребовалось умереть. Ведь те двое были духами смерти. Потому князь Энма и прислал меня, чтобы вы не скучали, пока он решает, что же с вами делать... Ведь таких важных гостей не принято оставлять в одиночестве.

Маватари хищно оскалился, став неуловимо похожим на молодого волка.

-Ты очень умна и проницательна для женщины. И потому заслужила награду. Ведь у нас еще есть время, не так ли?

Гейша оглянулась, и ее взгляд остановился на моем лице.

Она заметила меня. Я был ни жив, ни мертв от ужаса. С тех пор, как преподобный Рёкан изгнал из меня демона, я не испытывал ничего подобного. Эта женщина заглядывала мне в душу. Теперь не сомневался, что она заметила меня сразу, и просто ждала, пока я дослушаю историю до конца.

-Здесь кто-то есть... Вон там... посмотрите-ка на него! Думает, мы его не замечаем!

-Что? - изумился Маватари. - Там ширма с журавлями.

-Ширма? Ну да, конечно, ведь вы здесь недавно.

Гейша поднялась со своего места и с поклоном обратилась ко мне.

-Святой отец, сделайте милость, пожалуйте к нам, выпейте чаю. Прошу вас.

Она стояла передо мной, пронизанная нездешним светом и неизъяснимо прекрасная. Граница бледной комнаты, сотканной из лунного света, была размытой, и потому - очень близкой. Мне показалось вдруг - если я перешагну ее, то обрету нечто, давным-давно утраченное, то, что однажды исчезло из моей памяти, но вот-вот вернется, стоит протянуть руку. И я смело шагнул в светлую призрачную комнату, и как только темнота сомкнулась позади меня, убогая хижина исчезла, а я оказался в комнате, украшенной расписными ширмами.

Увидев меня, Маватари замер с широко раскрытыми глазами. Я помнил эти бешеные глаза, это дерзкое и юное, немного женственное лицо, эту хищную грацию.

Он стремительным и текучим движением поднялся и оказался рядом со мной. В его глазах пылала ненависть и дикое, безудержное счастье.

"Остановись, - говорил я себе. - Ведь этот путь ведет в бездну..."

Но чем больше я смотрел в его глаза, тем сильнее мне хотелось упасть перед ним перед ним на колени и умолять о прощении. Чтобы остаться с ним, еще хотя бы на миг, а лучше - навсегда.

Перегородка отодвинулась, и в комнату вошел высокий человек с неживым лицом, облаченный в белое парадное кимоно.

-Господин Маватари, князь Энма ждет вас, - торжественно изрек он.

-Прощай, - прошептал Маватари непослушными губами и зашагал к темному проему.

...Свет отдалялся, черный зрачок становился все меньше. Маватари уходил навсегда, и вместе с ним уходил мир, который я любил.

И то, что в этом мире не было места живым, не имело никакого значения.

Маватари на миг задержался в проеме и обернулся.

Этот взгляд решил все. Я бросился следом за ним - к бледному лунному свету и гаснущему зрачку темноты. Свет сомкнулся позади меня, и нас поглотила бездонная тьма - тьма, связавшая нас навсегда.

Я вновь стал актером. Князю Энма очень нравится искусства Ноо, и теперь я имею честь играть в его театре - вместе с теми, чьи имена я когда-то произносил с не меньшим благоговением, чем имена богов.

Но моей мечте о счастье с Маватари не суждено было сбыться.

Тревожными грозовыми ночами я поднимаюсь на одинокий утес и смотрю вдаль - там, среди ослепительных молний, рвущихся из мира демонов, на пылающем облаке он мчится в битву, которой нет конца.

i Здесь и выше - цитаты из пьесы Дзэами Мотокие "Колодезный сруб"

iiЦитаты из пьесы "Горная ведьма" (неизвестный автор). Но маска, которую надел Маватари, естественно, не для этой пьесы ;)

Используются технологии uCoz